3 месяца назад мне на грудь положили маленький, сморщенный комочек – только что родившуюся дочь. Малышка шебуршила ручками и обиженно кричала, как будто недоумевая: «За что, за что меня так!?!» Я плакала и видела, что и в ее малюсеньких глазках скапливаются настоящие слезки, что пальчики ее похожи на мои, а «маникюр» новорожденной гораздо длиннее маминого… Рядом стоял врач и я понимала, сейчас детку заберут умывать – измерять, и этот момент больше не повторится ни-ког-да. Что его нужно прочувствовать так, чтобы запомнить на всю жизнь. Каждый миг этого наивысшего счастья. Я запомнила.



А потом была блок-палата, с такими же измотано-счастливыми женщинами. Рядом со мной оказалась 32-летняя Альфия, родившая четвертого сына – Саид-Махмуда. Мне запомнилось, как она спрашивала у нянечки, разносившей еду, «из какого мяса сосиски», нянечка язвительно отвечала, что из баранины, Альфия радовалась и ела, делая вид, что верит… Больше ничего не вспомню, потому что общалась я в соседней комнате, где были такие же, как я – с первенцами. 



Галя 25 лет и Катя 35. Катя эта особенно в память врезалась, мы еще в предродовой пересеклись, и ее карту при мне заполняли: хочешь – не хочешь, всю жизнь чужого человека уже знаешь. Сама она, правда, считает свою жизнь заурядной. А что, «все как у всех» – «3 аборта (2 «мини» и один на совсем позднем сроке), а как «на ноги с мужем встали» – забеременели». Ничем особо не болела. 



Катя эта до безумия свою дочь Сонечку полюбила. Все ходила и повторяла: «Боже, как же я ее люблю!» Она единственная из нас четверых не дала своему дитю роддомовскую бутылочку и до изнеможения и слез 3 дня, пока не пришло молоко, почти безостановочно кормила дочь молозивом. Последняя отдавала ее на осмотры и первая забирала. Не уходила обедать. Среди нас, на человеческий взгляд, она была лучшей матерью. Мне было безумно жаль тех трех, что до «забеременеть», ну да эта другая тема, не сегодняшняя…



Разговор у нас был. Не хотела она дочь крестить. Нет, не то чтобы против православной веры, ни в коем случае! Просто позиция у нее своеобразная: «Вырастет – сама решит. Надумает – покрестится». И так я к ней, и так – все бесполезно. Мол, это дело такое, что только по своей воле. А вдруг дочка вырастет и скажет: «Что же ты, мама? Зачем? Я ведь других убеждений». Короче говоря, разошлись мы с Катей во взглядах, разошлись и по жизни, телефонами не обменялись.



И ведь как я сейчас жалею! Потому что почти уверена, будь у меня сейчас ее номерок – покрестила бы она дочь. Аргумент у меня теперь есть. Тот, которому бы она поверила.




Еще там, в роддоме, говорили мы о том, что как повезло нам – попасть туда, где деток после рождения на грудь выкладывают. Хотя нет, вру. Мы об этом молчали. Т.е тему озвучили, а дальше глазами встретились, и поняли, что нет смысла друг с другом делиться: одинаковые у нас мысли и чувства, одинаковое, и одновременно неповторимое счастье, отныне понятый «смысл жизни».

А аргумент мой прост до безобразия: дочку мы вчера покрестили. Всем я одно рассказываю: «Все прошло просто великолепно! Гости, цветы, подарки. Родной батюшка. Настенька не плакала, выглядела принцессой. Окунали ее с головой, «аки водолаза», я не смотрела – боялась. Крестик у нее красоты неповторимой, а от головки миром до сих пор пахнет…» А вот Кате я бы другое рассказала. Посадила бы ее напротив и начала: «А помнишь… Помнишь, мы были уверены, что неповторимые это секунды? Так вот неправда это…



…Ее как из купели достали, у меня аж в глазах помутнело: думаю, да было, было уже это! А потом на стол там положили, а она шебуршит ручками и обиженно кричит, как будто недоумевая: «За что, за что меня так!?!» А я плачу и вижу, что и в ее малюсеньких глазках скапливаются настоящие слезки… Рядом матушка стоит и чуть ли не кричит: «Растирай ее, растирай быстрее!» А у меня голова кругом, думаю: это ж… это ж второе рождение!».




Не стала бы я невоцерковленной Кате уточнять, что рождение это – в жизнь вечную, не поняла бы она тут меня, да ей и сказанного бы хватило. А нет – так «добила» бы я ее: ну, в конце-то концов, если твоя взрослая дочь вдруг обнаружит, что она атеистка – ну не будет она в храм ходить, и все. Поймет (в чем я сильно сомневаюсь), что ей ближе вера бывшего соседа Саид-Махмуда – перейдет туда. Но не лишай ты ее, Катя, счастья быть крещенной во младенчестве. Взрослым креститься – это все равно, что остаться неприложенным к груди, без грудного молока, без материнских рук… Без мамы. Выжить – можно. Но нужно ли так?



P.S.: об одном я жалею: что не покрестили мы дочку сорокадневной, пока была она совсем маленькой. Уж тогда совсем сложно было бы найти отличия между ею «из мамы» и ею «из купели»… Не зря, наверное, именно 40 дней дается человечку между рождением тела и «рождением души».

Фото: Анатолий Данилов

Пелагея Тюренкова